Джеймс Кервуд - Черный охотник [авторский сборнник]
Глава XV
Туанетту нисколько не удивляло ни то обстоятельство, что ее страхи улеглись, ни то, что воспоминание о погибшем отце уже не так мучило ее. Ее ощущения можно было сравнить лишь с переживанием человека, на чью долю выпали несчастья, которых никак нельзя было избежать. Вид дикарей больше не пугал ее, несмотря на то, что большинство из них носило у пояса еще не высохшие скальпы, натянутые на маленькие деревянные обручи. Что-то такое было в их внешности, что невольно вызывало к ним доверие. Это объяснялось изумительной грацией их тел, силою мускулистых плеч, гордой осанкой и невероятной легкостью, с какой они скользили по земле.
А Джимс тоже был подобен этим лесным людям! Именно его дикая красота нравилась ей с самого начала, хотя она и старалась скрыть это от себя самой, благодаря влиянию матери, учившей ее ненавидеть его. Это казалось ей теперь абсурдным, так как она поняла, что полюбила его в тот момент, когда он побелел от оскорбления, нанесенного Полем Ташем.
Туанетта легко шла в своих мокасинах. Она была далеко не так хрупка, как это казалось раньше Джимсу, когда она пыталась не отставать от него на своих высоких каблучках. Ее худое тело было сильное и гибкое, взгляд проницательный, шаг уверенный. Шиндас с удовольствием отмечал мысленно, что девушка без труда поспевает за остальными. Он поравнялся с Джимсом, и они начали беседовать вполголоса. Даже Потеха и та, казалось переменила свое мнение насчет людей, которых она всю жизнь ненавидела и боялась, а Шиндас раза два ласково опустил руку на голову ковылявшего животного. Понемногу Джимс узнал массу интересного, и ему не терпелось поскорее поделиться своими сведениями с Туанеттой.
Случайный наблюдатель не поверил бы, что сенеки не преследовали сейчас никаких воинственных целей, так как внешность их невольно наводила на мысль о кровопролитии, несмотря на то, что они не были раскрашены, подобно большинству индейцев, в черный, красный и голубой цвета. Они также не были так оголены и не носили медных серег в ушах. У каждого было по две сумки по бокам — одна поменьше, со съестными припасами, другая побольше, с одеялами из бобровых шкурок. Некоторые были вооружены луками, но все без исключения имели ружья и топорики. Очевидно, поход оказался чрезвычайно удачным, так как налицо было двадцать шесть скальпов — восемнадцать мужских, пять женских и три, снятых с детских головок.
Во главе зловещей цепи воинов шел Тиога, подвигаясь вперед, точно пантера. Каждый раз, когда тропинка поворачивала в сторону, Туанетта видела его лицо, на котором, казалось, жестокость и горе оставили неизгладимые следы; тем не менее она при взгляде на него не испытывала страха. Дважды на протяжении первых нескольких миль задерживался на ней взор Тиоги, и каждый раз Туанетта ласково улыбалась ему, а однажды даже замахала приветливо рукой.
Она не боялась, хотя в то же время не могла сказать, почему чувствует себя в безопасности. Она была уверена, что Тиога не убьет ее. Она сказала об этом Джимсу, когда он очутился возле нее, но Шиндас в беседе с ним заметил:
— Я начинаю проникаться надеждой, что она легко поспеет за нами. Она должна поспеть, в противном случае Тиога убьет ее, несмотря на то, что он выбрал ее на место Быстрокрылой.
Точно так же скрыл он от нее и то, что Тиога считал необходимым добраться домой за шесть суток.
Тяжелые сомнения угнетали юношу, так как он видел, что в груди каждого из дикарей пылает бешеная злоба. Дядя Эпсиба достаточно ясно разъяснил ему положение, и он знал, что индейцы ничем не обязаны белым, разве только позором и утратой свободы. Он размышлял, что, случись ему очутиться на месте индейцев, он не менее глубоко ненавидел бы белых завоевателей. Воля и гордость были наследством, передававшимся из рода в род, и играли главную роль в их жизни. Их войны не были уже борьбой лесных героев, а превратились в отвратительную резню, в которой не играл роли вопрос, убивают ли они врагов или тех, кто прикидывается друзьями. Важно было лишь то, что и те и другие были белые, а самое страшное — это ненависть не между отдельными людьми, а между народами. Джимс прекрасно понимал, что одного слова Тиоги было бы достаточно, чтобы все эти люди превратились в кровожадных зверей. Он больше всего боялся Тиоги, так как Шиндас рассказал ему, что старый вождь потерял и отца и сына по вине белых.
Какова бы ни была участь, ожидавшая их, Джимсу было ясно, что она должна решиться сегодня же. Он был уверен, что Туанетта долго не выдержит этого путешествия, и он готовился к той трагической минуте, когда вождь сенеков вынужден будет принять решение. Если Туанетте суждено будет умереть, она умрет не одна.
Шиндас, шедший позади Тиоги, прекрасно понимал, что его дядя озабочен присутствием белой девушки. Когда только ему удавалось улучить удобный момент, он начинал говорить, указывая Тиоге на хрупкость и красоту белой пленницы, и намекал на ее сходство с Быстрокрылой. Он красноречиво рисовал дяде картину шалаша, в котором все изменится, когда снова в нем раздастся пение и смех, и наконец Тиога приказал ему замолчать. Но вскоре после этого воины стали замечать, что их вождь слегка прихрамывает и с каждой минутой все больше и больше. В конце концов Тиога с явным бешенством вонзил свой топорик в дерево и остановился, чтобы подвязать лучше мокасины. Шиндасу показалось весьма странным то обстоятельство, что человек, перенесший на своем веку все лишения, какие только возможны, вдруг пришел в ярость из-за боли в ноге. Тем не менее он наклонился, чтобы помочь дяде.
Лишь в полдень остановились индейцы, чтобы подкрепиться пищей. Это была скудная трапеза людей, никогда не предававшихся излишествам и этому качеству приписывавших свою выносливость[7]. Каждый достал из сумки горсть кукурузы, перемешанной с горохом и приправленной сушеными ягодами, и медленно съел это небольшое количество пищи. Туанетта предложила было Шиндасу одно из яблок, поданных ей Джимсом, но индеец что-то сказал последнему, и юноша перевел его слова:
— Шиндас благодарит тебя, Туанетта, но он говорит, что не в состоянии будет легко передвигаться, если будет много есть.
Туанетта скрыла от Джимса, что с каждой минутой все больше и больше уставала, и время от времени в тело ее точно вонзались иголки. Она съела одно яблочко и половину репы, а потом Джимс принес ей воды в березовой коре из родника, возле которого они остановились.
Когда Шиндас оставил их одних, он рассказал Туанетте о том, что ждало их впереди. Они направлялись в Ченуфсио, до которого было триста миль по прямой линии. Он говорил, стараясь скрыть свои опасения за нее. Ченуфсио, объяснил он ей, это таинственный город дебрей, куда сенеки в течение многих десятков лет уводили белых пленников. Мечтою дяди Эпсибы было когда-нибудь добраться туда. Дважды делал он попытки и дважды терпел неудачу. Но Эпсиба много чего слыхал о диковинном городе, и он часами рассказывал об этом племяннику. Множество белых детей выросло там вместе с дикарями и сами стали дикарями. Со временем колонии пошлют армию для освобождения пленных, уверял Эпсиба.
